Списки первых погибших в следствии аварии на ЧАЭС.
Вложение:
691285.jpg
Вложение:
689237.jpg
Вложение:
694357.jpg
Вложение:
695381.jpg
Вложение:
693333.jpg
Источник -
Мир ЧернобыляБольшую часть списка, помимо пожарников, составляют эксплуатационники. Люди, которые не покинули свои рабочие места. Осознавая всю опасность пытались предотвратить своими действиями еще больший масштаб аварии. Аварии, в которой не виновны. Они не знали, что работали на "пороховой бочке". Козлами отпущения их сделала ложь и государственная пропаганда, скрывающая истинные причины аварии и виновников.
Дятлов в своей книге писал:
"...раздался удар. Сверху посыпались обломки прессованных плиток фальшпотолка. Взглянул вверх - в это время второй удар сотряс все здание. Погас свет и вскоре зажегся. Замигали лампы большого количества сигналов.
Первая мысль - что-то произошло с деаэраторами. Это большие емкости, частично заполненные
горячей водой и паром, в помещении над щитом. И хотя там металлический настил, при таком ударе
могли появиться трещины, и кипяток хлынет в помещение БЩУ. Скомандовал - всем в резервный пульт
управления. Однако все стихло, и в дальнейшем на БЩУ не было протечек воды или пара, не было
возгораний. Команду отменил.
Пошел вдоль щитов с приборами к пульту реактора. Уже первый осмотр приборов, да ничего до
пульта реактора, можно сказать, и не смотрел, кроме давления в первом контуре и циркуляции
теплоносителя. И то, и другое - ноль. Уже по этим приборам понял, что это не авария в ее обычном
понимании.
...выработанный многими годами стереотип
эксплуатационника - обеспечь охлаждение активной зоны - работает. Саше Акимову приказал включить насосы САОР от запустившихся автоматически аварийных дизель-генераторов, а Валерию
Перевозченко - открывать задвижки на контур. Я и тогда понимал, что топливные кассеты этим не
спасти, однако, не зная вовсе характера разрушений, полагал так: ТВЭЛы начнут расплавляться от
перегрева, топливо пойдет в водяные коммуникации и, постепенно проплавив трубы, попадет в
помещения. Реактор я считал заглушенным.
У пульта реактора глаза мои полезли на лоб. Стержни СУЗ где-то в промежуточных положениях,
вниз не идут при обесточенных муфтах сервоприводов, реактиметр показывает положительную
реактивность. Операторы стоят растерянные, полагаю, и у меня был такой же вид. Немедленно послал
А.Кудрявцева и В.Проскурякова в центральный зал вместе с операторами опускать стержни вручную.
Ребята побежали. Я сразу же понял абсурдность своего распоряжения - раз стержни не идут в зону при обесточенных муфтах, то не пойдут и при вращении вручную. И что показания реактиметра - вовсе не показания. Выскочил в коридор, но ребята уже скрылись. После аварии многократно, практически ежедневно и до сих пор, анализировал свои распоряжения и поступки 26 апреля 1986 года, и лишь это распоряжение было неправильным. Хотелось бы посмотреть на того человека, который бы сохранил ясный ум в той обстановке. Достаточно и того, что это была моя первая и последняя глупость.
Наступило спокойствие, не заторможенность, а именно спокойствие, и единственная мысль - что можно сделать.
В коридоре пыль, дым. Я вернулся на БЩУ и приказал включить вентиляторы дымоудаления. А
сам через другой выход пошел в машинный зал.
Там картина, достойная пера великого Данте! Часть кровли зала обрушилась. Сколько? Не знаю,
метров триста - четыреста квадратных. Плиты обрушились и повредили масляные и питательные
трубопроводы. Завалы.
С двенадцатой отметки взглянул вниз в проем, там на пятой отметке находились питательные
насосы. Из поврежденных труб в разные стороны бьют струи горячей воды, попадают на
электрооборудование. Кругом пар. И раздаются резкие, как выстрел, щелчки коротких замыканий в
электрических цепях.
В районе седьмого ТГ загорелось масло, вытекшее из поврежденных труб, туда бежали операторы
с огнетушителями и разматывали пожарные шланги.
На кровле через образовавшиеся проемы видны сполохи пожара.
Вернулся на БЩУ и приказал Акимову вызвать пожарную команду, как я сказал, со всем
усилением. Станционные пожарные к тому времени, оказывается, уже выехали, поскольку один из них
был на улице в момент взрыва.
...Вызвали скорую помощь.
Начальнику смены станции Б.Рогожкину Акимов сообщил, и тот, согласно инструкции, оповестил
Москву, Киев. Станционные работники оповещаются автоматически по записи на магнитофонной ленте
согласно категории аварии - в данном случае была объявлена Общая авария, наиболее тяжелая. Как
прошло оповещение начальства - описано, уже к утру начали появляться из Киева и Москвы. Со
станционным оповещением где-то произошел сбой магнитофона и телефонистка дополнительно
обзвонила по списку.
Кроме главного инженера Н.М.Фомина, остальные приехали на станцию вскоре после аварии. Я на
блоке не видел никакого начальства вплоть до ухода. Валерий Перевозченко вернулся на щит
управления после неудачной попытки пройти в баллонную, где находятся задвижки, подсоединяющие
подачу воды в первый контур от насосов. Вход в помещение завален, пройти нельзя.
Вернулись Саша Кудрявцев и Витя Проскуряков.
...Саше и Виктору тоже не удалось пройти в центральный зал из-за завалов. И вообще 26 апреля 1986 года, по крайней мере, до пяти часов утра, в зале никого не было.
Но если хочешь что-то делать, то надо что-то знать. По приборам щита управления картина
представлялась ужасная, но информации к действиям не давала.
Ушел с БЩУ с намерением посмотреть обстановку в реакторном зале, куда выходит верх
реактора. Не дошел. Встретил операторов газового контура И.Симоненко и В.Семикопова и операторов
центрального зала О.Генриха и А.Кургуза. Толя Кургуз был страшно обожжен, кожа лица и рук свисает клочьями. Что под одеждой - не видно. Сказал им быстро идти в медпункт, куда уже должна прийти машина скорой помощи. Игорь Симоненко сказал, что здание реакторного цеха разрушено. Быстро прошел еще несколько метров по коридору на десятой отметке, выглянул из окна и увидел... точнее не увидел, ее не было - стены здания. По всей высоте от семидесятой до двенадцатой отметки стена обрушилась. Что еще - в темноте не видно. Дальше по коридору, вниз по лестнице и из здания наружу.
Медленно иду вокруг здания реакторов четвертого, затем третьего блоков. Смотрю вверх. Есть на что
посмотреть, но, как говорится, глаза бы мои не глядели... на такое зрелище. Несмотря на ночь и плохое освещение, видно достаточно. Кровли и двух стен цеха как не бывало. В помещениях через проемы отсутствующих стен видны местами потоки воды, вспышки коротких замыканий на
электрооборудовании, несколько очагов огня. Помещение газобаллонной разрушено, баллоны стоят
наперекосяк. Ни о каком доступе к задвижкам речи быть не может, прав В.Перевозченко. На кровле
третьего блока и химцеха несколько очагов, пока еще небольших. Видимо, возгорание происходило от
крупных фрагментов топлива, выброшенных взрывом из активной зоны. Может и от графита, хотя при
мощности 200 МВт графит имел температуру не больше 350°С и, пролетев по воздуху, должен был
охладиться. Но диспергированное топливо могло внедриться в графит и тогда он разогревался после
вылета из зоны. Правда, это сомнительно. Я не видел на земле светящихся кусков графита. И
несветящихся не видел, хотя еще раз позднее обходил по улице оба блока. Но вниз я не смотрел,
крупных кусков под ноги не попалось, так что не споткнулся ни разу.
Около помещения резервного пульта управления третьего блока стоят пожарные машины. У
шофера одной из них спросил, кто старший, и он показал на идущего человека. Это был лейтенант
В.Правик, в лицо я его знал. Сказал Правику, что надо подъехать к коллектору пожарного
трубопровода, идущего на кровлю. Рядом находился и гидрант для подключения. Пожарные машины
стали разворачиваться, а я поднялся на щит управления третьего блока.
У начальника смены третьего блока Ю.Багдасарова справился, мешает ли что работе. Он ответил:
«Пока нет, осмотрели доступные места». Лица операторов совершенно явно спрашивают - что?! Однако вслух ни одного вопроса. Дали препарат для йодной профилактики. Принял и, ничего не сказав им, ушел.
А что я мог сказать? О причинах катастрофы даже и не думал в то время.
Впервые начал пытаться
сообразить, когда уже отвезли в больницу. Раньше не считал нужным, и было чем заниматься. При
обходе блоков снаружи начала прорисовываться картина, понял - реактор затянул. Представлял себе
так: разорвались технологические каналы, в результате чего в реакторном пространстве поднялось
давление и оторвало верхнюю двух-тысячетонную конструкцию, пар устремился в зал и разрушил
здание, верхняя конструкция после этого «села» на место. Что ее подбросило, и она стала на ребро - до этого я не додумался, да дела это не меняло.
С этого момента реактор четвертого блока для меня стал существовать только как источник
опасности для оставшихся блоков.
Придя на щит управления четвертого блока, приказал А.Акимову остановить запущенные после
взрыва насосы, поскольку воду от них в реактор подать не удастся из-за разрушения арматурного узла, и незачем это делать по прошествии получаса после взрыва. Все, что могло произойти в отсутствие охлаждения, уже произошло. В дальнейшем мы никаких мер к этому не принимали.
Петро Паламарчук, здоровенный мужчина, внес и усадил в кресло инженера наладочного
предприятия Володю Шашенка, Он наблюдал в помещении на двадцать четвертой отметке за
нештатными приборами, и его обварило водой и паром. Сейчас Володя сидел в кресле и лишь
незначительно перемещал глаза, ни крика, ни стона. Видимо боль превысила все мыслимые границы и
отключила сознание. Перед этим я видел в коридоре носилки, подсказал где их взять и нести его в
медпункт. П.Паламарчук и Н.Горбаченко унесли. Владимир Шашенок к утру умер, оказалось, это
жертва вторая. П.Паламарчук, разыскивая Шашенка, получил большую дозу, и когда нес, намокла
одежда на спине. Вода радиоактивная, и даже через пять лет ожоговые раны на спине не полностью
закрылись.
Начальник смены В.Перевозченко сказал, что нет оператора ГЦН Валерия Ходемчука и двух
операторов центрального зала. Коротко приказал: «Искать!». Подошел работник Харьковского
турбинного завода А.Ф.Кабанов с двумя своими товарищами. Я сказал им, чтобы уходили с блока.
А.Кабанов начал мне говорить, что остается в машинном зале лаборатория по измерению вибрации. Это была хорошая лаборатория производства ФРГ, одновременно измеряла вибрацию всех подшипников, и компьютер выдавал хорошие наглядные распечатки. Жалко было Кабанову ее терять. И здесь, единственный раз 26 апреля, я повысил голос, заругался на него: «Пропади она пропадом эта машина, уходите с блока немедленно».
Обязан сказать: 26 апреля 1986 года все, кто был на блоке, исполняли поручения по первому
слову, никаких отговорок. Ни разу не пришлось повторять распоряжение. Что могли и видели в этом
необходимость - делали сами. Не знали что делать - это было. А кто там знал? К такой аварии не
готовились. И, по-моему, не надо готовиться. Такой аварии быть не должно, ее нельзя допускать. Но
готовность делать была у всех, даже неоперативные работники делали. Правда, их быстро отправляли с блока. Только начальник смены станции Рогожкин, считаю, не исполнил как надо свои должностные
обязанности. Практически, он к работам на четвертом блоке не имел никакого отношения, а по
должности именно он обязан руководить в аварийной обстановке. Он единственный не мог пройти на
БЩУ из-за «завалов». Другие ходили. Да, икебаны там не было. Страшно? Было. Что должен начальник
смены сделать, увидев завал? Взять людей и разобрать. А по коридору на десятой отметке завал состоял из килограммовых алюминиевых щитов фальшпотолка. Зато не получил большой дозы. Будь здоров, Борис Васильевич.
С дозиметристом Самойленко замерили обстановку на БЩУ. Прибор у него был на 1000 мкР/с или
3,6 Р/ч. В левой и средней частях щита прибор показывал 500...800 мкР/с, в правой - зашкал. Поскольку близкого источника излучений там я не предполагал, то в правой части посчитал не более 5 Р/ч. Другого выхода у меня не было. Замерили мощность дозы на резервном пульте управления. Ну, там зашкал, переход туда отпал сам собой.
А.Акимову сказал отправить на третий БЩУ оператора реактора Л.Топтунова и оператора
турбины И.Киршенбаума. Сделать полезного они ничего не могли, а обстановка здесь крайне
неблагоприятная. На щите остались Акимов и Столярчук.
Теперь занялись основной полезной работой, которую выполнил оперативный персонал
четвертого блока с риском для жизни и здоровья. Из-за многочисленных повреждений трубопроводов и
конструкций зданий постоянно происходили короткие замыкания в электрических цепях - источник
возникновения пожаров. Когда шел с третьего блока, встретил заместителя начальника электроцеха
А.Г.Лелеченко. Взял его с собой. Теперь свел Лелеченко и Акимова и приказал отключить механизмы и
разобрать электросхемы с тем, чтобы обесточить максимальное количество кабелей и электросхем.
Приказал также слить в аварийные цистерны масло турбин и вытеснить водород из электрических
генераторов. Всю эту работу выполнил персонал электрического и турбинного цехов. Выполнил. И кто
погиб, кто получил тяжелые телесные повреждения. Хорошо помогли персоналу смены заместители
начальника турбинного цеха Р.И.Давлетбаев и электроцеха А.Г.Лелеченко. Удивительный человек
Александр Григорьевич. И здоровяком его не назовешь. Не понимаю, откуда он взял силы еще и после
26 апреля два или три дня выходить на работу, и опять в ту же радиационную обстановку. И когда его
отвезли в больницу в Киев, прожил недолго.
Горько и безотрадно было мне слышать о неухоженности и осквернении могил погибших
операторов на Митинском кладбище в Москве, в противоположность могилам погибших пожарных. О
пожарных скажу чуть далее. Сейчас об оперативном персонале. Если бы он не сделал то, что сделал, без сомнения, возникали бы новые пожары, и уже при малом количестве дежурных они обнаруживались бы при их сильном развитии. Те пожары, которые возникли при взрыве, причем частично ликвидированные персоналом, вывели из строя две пожарные части: станционную и г. Припяти.
Кто бы и какой ценой ликвидировал новые? Считаю, персонал действовал правильно, исключительно
самоотверженно и сделал все возможное в той обстановке. Ничего больше сделать было нельзя.
...Не хочется осуждать людей. Но осквернять могилы, чьи бы они не были, - варварство. Никто не
заставляет носить цветы, но выбрасывать принесенные - нельзя. Лживая официальная версия,
свалившая все на убитый персонал, и там не дает им покоя. А говорят - у лжи короткие ноги. Видно нет - и прыгуча, и живуча...
...В последнее время пошли какие-то непонятные разговоры вокруг пожарных. И действия-де их
были неправильными, и обстановкой не вызывались. Корреспондент газеты «Комсомольское Знамя»
спрашивал меня о нарушениях пожарными инструкций. Не знаю, может они и нарушали какие-то
инструкции, да изменить это ничего не могло. Надели бы они защитную дозиметрическую одежду - не
помогла бы она им. Их штатная одежда - из грубого материала, сапоги защищали от β-излучений, а от γ-излучений их ничего защитить не могло - нет такой одежды. Спасти могло только автоматическое
пожаротушение, не требующее присутствия людей на крыше реакторного и химического цехов.
...При выходе с третьего БЩУ в коридоре встретил В.Чугунова и А.Ситникова, одетых уже с учетом
дозиметрической обстановки. У меня была обычная спецодежда и полуботинки. Бахилы бы значительно
облегчили мое состояние, защитили бы ноги от страшных ожогов, до сих пор не прошедших. Но что в
них за ходьба? Да и не обращал я тогда на это внимание. Респираторы так и проносил в кармане - один надел, где-то в пар попал, уже не дышится, сбросил и больше не надевал.
...Периодически тянуло неудержимо на рвоту, но выбросить осталось разве что внутренности. Описывать нечего. Описано неоднократно теми, кто... не испытал этого.
На щите В.Перевозченко сказал, что операторы центрального зала нашлись, нет В.Ходемчука.
Операторы никуда не терялись. Когда Перевозченко мне говорил раньше об их отсутствии, то фамилии
не называл, а про Кургуза и Генриха я бы сказал ему. Пошли втроем, взяли еще С.Ювченко и
дозиметриста. Прибор, как и прежде на 1000 мкР/с, где показывал, где зашкаливал. У входа в зал ГЦН
провалено перекрытие. Дозиметриста отпустили - бесполезен со своим прибором. Саша Ювченко и я
остались у провала, а В.Перевозченко по консоли полез к помещению операторов, где, хоть и с малой
вероятностью, мог находиться Валерий Ходемчук. Дверь помещения привалило краном. Лезть было
опасно, сверху лилась вода. Мелькнула мысль - не надо. И пошла, вытесненная другой: «А жить потом
сможешь, если он здесь окажется и к этому времени еще не получил смертельную дозу?». Не было там В.Ходемчука, тело его так и не нашли. Погребен под бетоном и металлом. А вот Валерий Перевозченко, видимо, там получил летальную добавку. Его облило водой, и умер он не от большой дозы облучения, а от радиационных ожогов кожи.
...И тут у меня наступил спад, полная апатия. Вызвано это было как физическим состоянием, так,
видимо, и отсутствием конкретной сиюминутной задачи. Больше не видел ничего полезного. Сделали
мы все возможное и сделали правильно. Нет у меня уверенности по вентиляции, и сейчас не знаю, как
было бы лучше всего. Тогда я распорядился отключить вентиляцию четвертого блока и включить в
машинном зале третьего блока всю приточную вентиляцию, чтобы предотвратить распространение
грязного воздуха с четвертого блока. Да он и на улице был грязный. Пускай умные люди сообразят. В
суде эксперт то ли от гражданской обороны, то ли от здравоохранения, обвинял меня в неправильных
действиях по вентиляции. Да этот деятель обвинил меня и в нарушении должностной инструкции
начальника смены станции. Как бы это я нарушил ее, не являясь начальником смены? С равным
основанием можно меня обвинять в нарушении инструкции для Чан Кай-Ши.
Меня позвали к телефону. В.П.Брюханов. Не помню, о чем говорили, кажется, и не говорили, он
сказал: «Приди в штаб гражданской обороны». Забрал с собой три диаграммных ленты: две с записью
мощности реактора и по давлению в первом контуре. Помылся под душем, согласно правилам, сначала
прохладной водой, уж потом горячей.
В бункере много людей и станционных, и незнакомых. Увидел Володю Бабичева, начальника
смены блока. Около трех часов я А.Акимову сказал, чтобы он вызвал себе подмену. Он и вызвал.
Спросил у Бабичева: «Почему здесь?» Он ответил: «Не пускают».
- Пойдем.
И Бабичев ушел сменить Акимова. К сожалению, Саша остался на блоке и после подмены.
Пошел в следующее помещение бункера. Директор В.Брюханов, и всегда-то не больно
разговорчивый, молчалив. Ни о чем меня не расспрашивал. Я сел, разложил диаграммы и показал
набросы мощности, давления. При этом сказал: «Какая-то неправильная реакция СУЗ». Все, больше я
ничего не говорил. Брюханов подавлен, молчит.
К столу подошел полковник каких-то войск, начал спрашивать директора о разрушениях для
доклада начальству, сколько метров квадратных кровли и что-то там еще. Мои слова - пишите,
разрушен четвертый блок - полковник высокомерно проигнорировал.
Неудержимо потянуло на рвоту, выбежал из бункера наверх, где И.Н.Царенко помог сесть в
машину скорой помощи.
И больница на долгие полгода."